Прелюдия Бетховена для Нестора Махно

 

Партию в гольф закончить не удалось из-за начавшегося проливного дождя. Узкая компания единомышленников перекочевала в отдельный кабинет летнего ресторана, где в карте напитков значились только травяные чаи, к которым прилагались очень дорогие вегетарианские закуски.

Несостоявшуюся игру решили заменить поочередными рассказами из своей прошлой жизни, в которых должны быть задействованы персонажи, в какой-то мере повлиявшие на судьбу рассказчика.

Первым вызвался немолодой неприметный господин, которого на первый взгляд можно было принять за недавно вышедшего на пенсию банковского чиновника среднего звена.

Все знали его, как приличного рассказчика, и ожидали рассказ с нескрываемым интересом.

«Банковский служащий», усевшись поудобней, начал повествование.

 

В моем платяном шкафу до некоторых пор хранился старомодный и слегка потертый костюм. Он висел последним и занимал не самое почетное место. Хотя я относился к нему, как в дружной семье относятся к родственнику, прошедшему долгий жизненный путь и вышедшему на заслуженный отдых.

Эта отжившая свой век костюмная «тройка» невидимой нитью связывала меня с далеким прошлым. И с теми немногими особами, о которых буду вспоминать до конца своих дней. Расскажу только о двоих.

Рассказать о третьем персонаже, повлиявшем на мое сознание, не получится. К сожалению, я не знал его лично, но тем не менее всегда относился к нему уважительно. И этот человек будет присутствовать в повествовании незримо и символично.

 

Вынужден признаться, что о своей матери вспоминаю все реже. Почему-то отлично помню подарки, которые мать дарила мне на праздники, а ее образ всплывает в памяти все более нечеткими и размытым. Уверен, что я ее не любил. Но звучит это определение в какой-то мере парадоксально. А причина в нижеследующем.

Помню маску совы, которую она подарила на Новый год. Только пошел в детский садик и на своем первом новогоднем карнавале был единственным, у кого была настоящая, а не собственного изготовления маска. Воспитательница меня похвалила. Вернее, не меня, а маску. Дети завидовали и просили маску примерить. Дал свое сокровище только девочке, в которую был тайно влюблен. Юная принцесса заслонила фарфоровое личико моим подношением и, радостно засмеявшись, пошла танцевать с другим мальчиком. Он был выше меня ростом.

Ее смех, приглушенный маской, казался мне уханьем ночного филина. И я ее сразу же разлюбил. Кажется, я заплакал и просидел до конца карнавала под лестницей.

Это было мое первое и далеко не одинокое разочарование в прекрасной половине человечества. Но последние и единственные слезы по этому поводу. Хотя из-за женщин сделал немало ошибок. Но порой мне кажется, что только из-за этих-то ошибок и стоило жить.

 

Чуть позже был театральный бинокль. Часто задумываюсь, почему бинокль был театральным. Можно предположить, что мама хотела, чтобы я стал театральным критиком и писал статьи о театре? А может ей хотелось, чтобы я стал заядлым театралом и в бинокль внимательно рассматривал красивых актрис на сцене? И, выбрав самую достойную, женился и был счастлив в браке?

Если это так, то ее мечты не сбылись. Я не стал театральным обозревателем, хотя профессия это не самая худшая. Если честно, я не стал ни кем. Хвастаться нечем. И в этом, в некоторой степени, «заслуга» директора моей первой школы. Но о нем упомяну позднее.

Не стал я и счастливым мужем красавицы актрисы. Моя семейная жизнь не сложилась, и я не стал счастливым семьянином. И тут хвалиться не приходится. Хотя я и не страдал от женского невнимания на протяжении моей не совсем заладившейся жизни.

В первый раз меня поцеловала настоящая женщина, когда я еще ходил в школу и мне было чуть больше четырнадцати. Наш физрук заболел и урок проводила учительница физкультуры из параллельного класса. Думаю, что она была на неполный десяток лет старше меня. Но это была та счастливая ситуация, когда разительная разница в возрасте не имела отрицательного значения. Скорее наоборот.

Хочу заметить, что эта учительница физкультуры появилась в школе совсем недавно и в одночасье стала предметом всеобщего обожания. Поговаривали что сам директор школы имел на нее виды и оказывал знаки внимания. Скорее всего она только что окончила пединститут и заняла свое первое рабочее место.

Это была стройная блондинка с миловидными чертами лица, вьющимися волосами и весьма необычным именем, которое помню до сих пор. Ее звали Этель Викторовна. Вдобавок ко всему, она носила обтягивающий спортивный костюм. И это последнее обстоятельство все решило. Я влюбился с первого взгляда, и она снилась мне почти каждую ночь.

Урок физкультуры подходил к концу, общая программа была выполнена и все с нетерпением ждали звонка. Что бы как-то заполнить оставшееся время преподаватель предложила кому-то из мальчиков показать свое умение подниматься по канату. Все устали и желающих не нашлось. В спортивном зале повисла неловкая тишина.

В какой-то момент я понял, что это был мой первый и возможно единственный шанс выделиться и привлечь внимание Этель Викторовны. И не стал его упускать.

Я растолкал сверстников, поклонился учительнице и, повиснув на канате, без помощи рук стал подниматься вверх. На середине дистанции силы были почти на исходе и мне пришлось обхватить канат бедрами. Я опустил голову и свысока посмотрел на предмет своего обожания. В это мгновение с мной случилось невероятное. Когда я сделал несколько поступательных движений в сторону приближающегося потолка, упругий канат начал тереть мое причинное место и в какой-то момент я стал погружаться в то блаженное и восхитительное состояние, которое до конца невозможно передать словами, если ты всего лишь прозаик. Да и не всем поэтам это удавалось.

Так я испытал свой первый и неповторимый оргазм. Я как безумный долго висел под потолком, мертвой хваткой сжимал чудесный канат коленями и не сводил глаз со своей первой невольной сексуальной партнерши, которая и была главной причиной этого безумства. Я хотел, чтобы это продолжалось вечно и отклонил ее настоятельную просьбу спустится вниз.

Учительница женским чутьем поняла неординарность ситуации. Она просительно сжала руки на груди и тихо прошептала:

— Спускайся пожалуйста. Очень тебя прошу. Ты об этом не пожалеешь.

И тут прозвонил звонок. Ученики, радостно шумя, высыпались в коридор. В спортзале остались только я и она. И никого больше. Я разжал руки и через мгновение уже лежал возле ее прекрасных ног.

— Ты меня чуть до слез не довел. От тебя можно с ума сойти, — радостно выдохнула преподавательница и. нагнувшись, жарко поцеловала меня в губы. Я обхватил руками ее талию и снова чуть не очутился на вершине блаженства.

Идиллию прервал голос директора школы.

— Это возмутительно, — прошипел он как гремучая змея, обращаясь к Этель Викторовне — вы уволены за аморальное поведение. Завтра же напишу докладную в Гороно. Вам не место в нашей школе.

Директор погрозил учительнице физкультуры пальцем, схватил меня за шиворот и поставил на ноги.

— А ты двоечник исключен из школы на месяц.

— У меня одни пятерки в табеле за первую четверть, — произнес я в оправдание, — только по поведению «неуд». А завтра еду на конкурс по математике.

— Я вызову твоих родителей на педсовет и решим, как поступить. Скорее всего, поставим тебя на учет в детской комнате милиции. За тобой нужен глаз да глаз. А про конкурсы забудь. Без тебя обойдемся. То же мне Паскаль отыскался.

Я все же попал на математический конкурс, но беда не приходит одна. Когда я первым из участников положил на стол жюри тетрадь с идеально выполненным заданием, то случайно уронил под ноги председателя комиссии логарифмическую линейку.

— Так вот откуда такая скорость в подсчетах, — возмутился председатель, — я вас дисквалифицирую за нечестную игру. Вам больше здесь не место. Странно, как к вам попал этот инструмент?

Председатель поднял линейку и внимательно осмотрел. Я выхватил из его рук злополучную линейку и спрятал в портфель.

— Мой отец был штурманом единственного ночного бомбардировщика, который в начале войны прорвался через линию фронта, сбросил бомбы на территорию Германии и вернулся на аэродром. На этой линейке он рассчитывал курс полета. И вам я не разрешаю брать ее в руки.

Преподаватель призадумался и тихо промолвил:

— Иди домой и отдай линейку отцу. И больше его не позорь.

— Это задание невыполнимо. Отец умер в больнице от аппендицита. И его уже невозможно ничем опозорить.

 

Учительницу физкультуры перевели в другую школу и больше мы с ней не свиделись.

Несколько месяцев я не мог с этим смириться и не находил себе места.